флоте на Сахалине. А мой единственный и лучший друг в классе и, как я считала, «третий брат», Олег Евдокимов попал, разумеется, в группу НВП, согласно половой принадлежности.

Через две недели крепость пала – мое вечное присутствие было невыносимо, потому что Евгений Александрович втихаря любил курить на переменах в кабинете физической культуры, а мое постоянное присутствие в его планы не входило:

– Так, ладно. Только имей в виду, все нормативы будешь сдавать на общем уровне, без нытья и всех этих своих бабских штучек. И прекрати тут торчать наконец-то!

– Так точно, Евгений Александрович! – весело запрыгала я. – Отставить торчать тут!

Свое слово я сдержала, и с Евгением Александровичем мы встречались исключительно на занятиях по НВП в спортивном зале, где полагалось ходить строем, сдавать рапорт, отжиматься, бегать, собирать и разбирать на время автомат Калашникова и магазины к нему, а по особым дням нам давали и стрелковую практику – стрелять полагалось в разных положениях – стоя, сидя и лежа. В классе было всего шесть мальчиков на 20 девочек, так что можно считать, что у нас был, как сейчас принято говорить, персональный тренер.

– Так, бойцы, – сказал однажды, осматривая наш строй, Евгений Александрович и остановив свой военный строгий взгляд на мне, закатил глаза и тяжело вздохнул. – У нас скоро сдача нормативов. Соревноваться будем с параллельными классами. В команде должно быть минимум пять человек, так что я ожидаю, что вы все на сдачу явитесь, иначе, сами понимаете, про положительную отметку за четверть забудете. Всем ясно?

– Так точно, товарищ капитан! – хором ответили бойцы и я.

– А ты, Маша, будешь болельщицей, – строго отрезал Евгений Александрович, видя хитрую улыбку на моем лице.

Спорить было бесполезно, а потому в намеченный день и час я явилась в спортивный зал, где сдавали нормативы, правда, сразу в спортивной форме, на всякий, как говорится, пожарный случай.

Мальчики начали построение по классам. Когда все были в сборе, Евгений Александрович с ужасом обнаружил, что у бойцов нашего класса есть боевые потери – один ученик не явился, а соревноваться таким составом было нельзя. Ситуация для Евгения Александровича была крайне неудобная – нормативы принимал начальник местного военкомата, полковник и давний друг Андреева. Делать было нечего, из ситуации был только один выход – найти обученного бойца.

– Маша, иди сюда, – подозвал меня Евгений Александрович.

Я вскочила с низенькой красной лавочки для болельщиков у стены спортзала и, хитро улыбаясь, подошла:

– Да, Евгений Александрович, – сказала я.

Он тяжело вздохнул, осмотрев меня: перед ним, без сомнения, было лицо женского пола с длинными волосами, собранными в тугой хвост на затылке. И кивнул в сторону строя:

– Иди, блин. Только подъем с переворотом делать тебе не нужно, ладно? В зачет идут три норматива из четырех. Ты хорошо собираешь автомат, магазин и постреляешь из «воздушки». Только без глупостей, Маша. Пожалуйста.

На глазах у изумленной толпы болельщиков, учителей и мальчишек из параллельных классов, уже ликующих от близости победы над вот-вот уже почти дисквалифицированной команды «Г» класса, я заняла свое место в строю.

Стоило мне встать в строй, в зал вошел полковник военкома, грузный мужчина в военной форме с огромным круглым красным лицом, с черным планшетом в руках, и стал осматривать бойцов.

– Равняйсь! Смирно! Так, хорошо, «А» класс есть, «Б» на месте, «В» тут, «Г»… – его глаза остановились на моей серьезной мордашке со вздернутым по команде «Смирно!» носиком. – Евгений Александрович, это что?! Баба в строю?! – он резко повернулся в сторону нашего учителя. – Как это понимать?

Евгений Александрович, пожав плечами, доложил военкому положение дел. Полковник опешил, но делать было нечего, и я сдавала три из четырех нормативов вместе с мальчишками. Первое место мы, конечно, не заняли, но выступили достойно.

– Молодец, Маша, – похлопал меня по плечу Евгений Александрович, когда мероприятие закончилось. – Я в тебе не сомневался, но… – резко оборвал он, видя знакомую хитрую улыбку на моем лице, – на «Зарницу» я тебя все равно не возьму.

– Это мы еще посмотрим, Евгений Александрович, – ответила я.

На «Зарницу», военные сборы призывников, меня и вправду не взяли, но мое увлечение стрельбой на этом не закончилось, а только началось. У нас с моим другом-братом появилась «воздушка», пневматическая винтовка, стреляющая маленькими пластиковыми пульками, мечта любого ребенка, на которую по российскому закону не требуется никаких разрешений, и мы втихаря от родителей уезжали в лес стрелять по баночкам. Папа иногда брал меня с собой в песчаный карьер неподалеку от нашего дачного участка. С одной из таких стрельб я сберегла пустую гильзу от охотничьего патрона, проделала в ней дырочку и носила с собой в качестве брелока для ключей.

Позже оружейная тема в моей жизни из стрелковой практики переросла в стрелковую политику, и в нашем небольшом городе Барнауле появилось микроотделение оружейных энтузиастов, состоящее по большей части из меня, моих друзей и подруг моей сестры.

Уже после переезда в Москву число единомышленников оружейной организации выросло благодаря социальным сетям, и она получила свое название – «Право на оружие», придуманное нами – в одном из московских кафе. Тогда в моде был «Живой журнал», в котором я публиковала статьи по правозащитной оружейной тематике и приглашения на сбор сторонников. Логотип для организации изобрел мой давний друг, не мудрствуя лукаво разместив пистолет в разрешительном, будто дорожный знак, белом круге с голубой каймой. То, что агентам ФБР виделось как спецоперация, на самом деле называется «гражданское общество», о котором господа из Бюро не имели ни малейшего понятия, попав в силки собственных сказок про тоталитаризм в России. Наша организация, как и любое другое общественное движение в России, жила силами и на средства энтузиастов. Нас объединяла любовь к оружию и стрелковому спорту. Мы верили, что, проявляя гражданскую активность в рамках правового поля, можно не только отстоять уже предоставленное гражданам России право на владение охотничьим и травматическим оружием, но и со временем добиться расширения перечня доступного в личное пользование оружия до пистолетов и револьверов. Одни из членов нашей организации считали, что это важно, так как самооборона с таким оружием эффективней, другие видели это как политическое требование, знак роста доверия государственной власти своему населению, а третьи просто любили стрелковый спорт и мечтали о своем оружии для участия в соревнованиях. Вне зависимости от мотивации, мы боролись за право на оружие сообща: рисовали плакаты для митингов в нашем маленьком офисе на территории одного из бывших московских заводов, силами единомышленников проводили оружейные тренировки в подвальных стрелковых клубах, а меня, далеко